Неточные совпадения
Скоро, однако ж, и
в надзвездном мире сделалось душно; тогда он удалился
в уединенную комнату и,
усевшись среди зелени померанцев и миртов, впал
в забытье.
Когда он вошел
в маленькую гостиную, где всегда пил чай, и
уселся в своем кресле с книгою, а Агафья Михайловна принесла ему чаю и со своим обычным: «А я сяду, батюшка», села на стул у окна, он почувствовал что, как ни странно это было, он не расстался с своими мечтами и что он без них жить не может.
После наряда, то есть распоряжений по работам завтрашнего дня, и приема всех мужиков, имевших до него дела, Левин пошел
в кабинет и сел за работу. Ласка легла под стол; Агафья Михайловна с чулком
уселась на своем месте.
Всё
в том же духе озабоченности,
в котором она находилась весь этот день, Анна с удовольствием и отчетливостью устроилась
в дорогу; своими маленькими ловкими руками она отперла и заперла красный мешочек, достала подушечку, положила себе на колени и, аккуратно закутав ноги, спокойно
уселась.
Оглянув жену и Вронского, он подошел к хозяйке и,
усевшись зa чашкой чая, стал говорить своим неторопливым, всегда слышным голосом,
в своем обычном шуточном тоне, подтрунивая над кем-то.
Шумно разговаривая, все пошли
в дом; но как только все
уселись, Левин повернулся и вышел.
Мы
уселись завтракать возле двери, ведущей
в угловую комнату, где находилось человек десять молодежи,
в числе которой был и Грушницкий.
Приезжие
уселись. Бричка Чичикова ехала рядом с бричкой,
в которой сидели Ноздрев и его зять, и потому они все трое могли свободно между собою разговаривать
в продолжение дороги. За ними следовала, беспрестанно отставая, небольшая колясчонка Ноздрева на тощих обывательских лошадях.
В ней сидел Порфирий с щенком.
Солнце сквозь окно блистало ему прямо
в глаза, и мухи, которые вчера спали спокойно на стенах и на потолке, все обратились к нему: одна села ему на губу, другая на ухо, третья норовила как бы
усесться на самый глаз, ту же, которая имела неосторожность подсесть близко к носовой ноздре, он потянул впросонках
в самый нос, что заставило его крепко чихнуть, — обстоятельство, бывшее причиною его пробуждения.
И снова, преданный безделью,
Томясь душевной пустотой,
Уселся он — с похвальной целью
Себе присвоить ум чужой;
Отрядом книг уставил полку,
Читал, читал, а всё без толку:
Там скука, там обман иль бред;
В том совести,
в том смысла нет;
На всех различные вериги;
И устарела старина,
И старым бредит новизна.
Как женщин, он оставил книги,
И полку, с пыльной их семьей,
Задернул траурной тафтой.
В возок боярский их впрягают,
Готовят завтрак повара,
Горой кибитки нагружают,
Бранятся бабы, кучера.
На кляче тощей и косматой
Сидит форейтор бородатый,
Сбежалась челядь у ворот
Прощаться с барами. И вот
Уселись, и возок почтенный,
Скользя, ползет за ворота.
«Простите, мирные места!
Прости, приют уединенный!
Увижу ль вас?..» И слез ручей
У Тани льется из очей.
Я бросился прежде всех
в коляску и
уселся на заднем месте. За поднятым верхом я ничего не мог видеть, но какой-то инстинкт говорил мне, что maman еще здесь.
Бывало, под предлогом необходимой надобности, прибежишь от урока
в ее комнату,
усядешься и начинаешь мечтать вслух, нисколько не стесняясь ее присутствием.
Девочки выбежали, и мы отправились на верх. Не без спору решив, кому первому войти
в темный чулан, мы
уселись и стали ждать.
Накануне погребения, после обеда, мне захотелось спать, и я пошел
в комнату Натальи Савишны, рассчитывая поместиться на ее постели, на мягком пуховике, под теплым стеганым одеялом. Когда я вошел, Наталья Савишна лежала на своей постели и, должно быть, спала; услыхав шум моих шагов, она приподнялась, откинула шерстяной платок, которым от мух была покрыта ее голова, и, поправляя чепец,
уселась на край кровати.
— Проси, — сказала бабушка,
усаживаясь глубже
в кресло.
И они
уселись в гостинице, все вместе, двадцать четыре человека с командой, и пили, и кричали, и пели, и выпили и съели все, что было на буфете и
в кухне.
В то время, как Летика, взяв стакан обеими руками, скромно шептался с ним, посматривая
в окно, Грэй подозвал Меннерса. Хин самодовольно
уселся на кончик стула, польщенный этим обращением и польщенный именно потому, что оно выразилось простым киванием Грэева пальца.
Под вечер он
уселся в каюте, взял книгу и долго возражал автору, делая на полях заметки парадоксального свойства. Некоторое время его забавляла эта игра, эта беседа с властвующим из гроба мертвым. Затем, взяв трубку, он утонул
в синем дыме, живя среди призрачных арабесок [Арабеска — здесь: музыкальное произведение, причудливое и непринужденное по своему характеру.], возникающих
в его зыбких слоях.
Порфирий Петрович, как только услышал, что гость имеет до него «дельце», тотчас же попросил его сесть на диван, сам
уселся на другом конце и уставился
в гостя,
в немедленном ожидании изложения дела, с тем усиленным и уж слишком серьезным вниманием, которое даже тяготит и смущает с первого раза, особенно по незнакомству, и особенно если то, что вы излагаете, по собственному вашему мнению, далеко не
в пропорции с таким необыкновенно важным, оказываемым вам вниманием.
— Вижу, вижу; ну так как же мы теперь себя чувствуем, а? — обратился Зосимов к Раскольникову, пристально
в него вглядываясь и
усаживаясь к нему на диван,
в ногах, где тотчас же и развалился по возможности.
Он
уселся в темном и грязном углу, за липким столиком, спросил пива и с жадностию выпил первый стакан.
Похолодев и чуть-чуть себя помня, отворил он дверь
в контору. На этот раз
в ней было очень мало народу, стоял какой-то дворник и еще какой-то простолюдин. Сторож и не выглядывал из своей перегородки. Раскольников прошел
в следующую комнату. «Может, еще можно будет и не говорить», — мелькало
в нем. Тут одна какая-то личность из писцов,
в приватном сюртуке, прилаживалась что-то писать у бюро.
В углу
усаживался еще один писарь. Заметова не было. Никодима Фомича, конечно, тоже не было.
Илья Петрович
уселся и рылся
в каких-то бумагах. Перед ним стоял тот самый мужик, который только что толкнул Раскольникова, взбираясь по лестнице.
Кукушка,
в новом чине,
Усевшись важно на осине,
Таланты
в музыке свои
Высказывать пустилась;
Глядит — все прочь летят,
Одни смеются ей, а те её бранят.
Послушались Осла:
уселись чинно
в ряд...
В один двоим за нужду влезть,
И то ни стать, ни сесть!» —
«Пусть так, но всё признаться должно,
Что огурец не грех за диво счесть,
В котором двум
усесться можно.
Мы
уселись. «
В Белогорскую крепость!» — сказал Пугачев широкоплечему татарину, стоя правящему тройкою. Сердце мое сильно забилось. Лошади тронулись, колокольчик загремел, кибитка полетела…
Когда все
уселись и всем разнесли по чашке чаю, генерал изложил весьма ясно и пространно,
в чем состояло дело: «Теперь, господа, — продолжал он, — надлежит решить, как нам действовать противу мятежников: наступательно или оборонительно?
— Я должен извиниться, что мешаю вам
в ваших ученых занятиях, — начал он,
усаживаясь на стуле у окна и опираясь обеими руками на красивую трость с набалдашником из слоновой кости (он обыкновенно хаживал без трости), — но я принужден просить вас уделить мне пять минут вашего времени… не более.
Аркадий ощущал на сердце некоторую робость, когда при первых звуках мазурки он
усаживался возле своей дамы и, готовясь вступить
в разговор, только проводил рукой по волосам и не находил ни единого слова.
— Ну, ну, — говорил он,
усаживаясь на ветхий диван. — Вот как. Да.
В Саратове кое-кто есть.
В Самаре какие-то… не понимаю. Симбирск — как нежилая изба.
— А мы тут разбирали «Тартюфа», — говорил дядя Хрисанф,
усевшись рядом с Климом и шаркая по полу ногами
в цветных туфлях.
— Корвин, — прошептал фельетонист, вытянув шею и покашливая; спрятал руки
в карманы и
уселся покрепче. — Считает себя потомком венгерского короля Стефана Корвина; негодяй, нещадно бьет мальчиков-хористов, я о нем писал; видите, как он агрессивно смотрит на меня?
— А знаете, — сказал он,
усевшись в пролетку, — большинство задохнувшихся, растоптанных — из так называемой чистой публики… Городские и — молодежь. Да. Мне это один полицейский врач сказал, родственник мой. Коллеги, медики, то же говорят. Да я и сам видел.
В борьбе за жизнь одолевают те, которые попроще. Действующие инстинктивно…
Солидный, толстенький Дмитрий всегда сидел спиной к большому столу, а Клим, стройный, сухонький, остриженный
в кружок, «под мужика»,
усаживался лицом к взрослым и, внимательно слушая их говор, ждал, когда отец начнет показывать его.
Плотники
усаживались за стол, и ряд бородатых лиц напомнил Самгину о зубастых, бородатых рожах за стеклами окна
в ресторане станции Новгород.
— Как желаете, — сказал Косарев, вздохнув,
уселся на облучке покрепче и, размахивая кнутом над крупами лошадей, жалобно прибавил: — Вы сами видели, господин, я тут посторонний человек. Но, но, яростные! — крикнул он. Помолчав минуту, сообщил: — Ночью — дождик будет, — и, как черепаха, спрятал голову
в плечи.
Сестры Сомовы жили у Варавки, под надзором Тани Куликовой: сам Варавка уехал
в Петербург хлопотать о железной дороге, а оттуда должен был поехать за границу хоронить жену. Почти каждый вечер Клим подымался наверх и всегда заставал там брата, играющего с девочками. Устав играть, девочки
усаживались на диван и требовали, чтоб Дмитрий рассказал им что-нибудь.
Пониже дачи Варавки жил доктор Любомудров;
в праздники, тотчас же после обеда, он
усаживался к столу с учителем, опекуном Алины и толстой женой своей. Все трое мужчин вели себя тихо, а докторша возглашала резким голосом...
Лютов был явно настроен на скандал, это очень встревожило Клима, он попробовал вырвать руку, но безуспешно. Тогда он увлек Лютова
в один из переулков Тверской, там встретили извозчика-лихача. Но,
усевшись в экипаж, Лютов, глядя на густые толпы оживленного, празднично одетого народа, заговорил еще громче
в синюю спину возницы...
— Обедать? Спасибо. А я хотел пригласить вас
в ресторан, тут, на площади у вас, не плохой ресторанос, — быстро и звонко говорил Тагильский, проходя
в столовую впереди Самгина,
усаживаясь к столу. Он удивительно не похож был на человека, каким Самгин видел его
в строгом кабинете Прейса, — тогда он казался сдержанным, гордым своими знаниями, относился к людям учительно, как профессор к студентам, а теперь вот сорит словами, точно ветер.
Затем он прятался за рояль,
усаживаясь там
в кожаное кресло, закуривал сигару, и
в дыму ее глухо звучали его слова...
В темноте Самгин наткнулся на спинку какой-то мебели, нащупал шершавое сиденье, осторожно
уселся. Здесь было прохладнее, чем наверху, но тоже стоял крепкий запах пыли.
Она не успела ответить, —
в магазине тревожно задребезжал звонок. Самгин
уселся в кресло поплотнее, соображая...
— Поругались с Бердниковым? — тоном старого знакомого спросил он,
усаживаясь в кресла, и, не ожидая ответа, заговорил, как бы извиняясь: — Вышло так, как будто я вас подвел. Но у меня дурацкое положение было: не познакомить вас с бандитом этим я — не мог, да притом, оказывается, он уже был у вас, чертов кум…
Пообедав, он пошел
в мезонин к Дронову, там уже стоял, прислонясь к печке, Макаров, пуская
в потолок струи дыма, разглаживая пальцем темные тени на верхней губе, а Дронов, поджав ноги под себя,
уселся на койке
в позе портного и визгливо угрожал кому-то...
— Бердников, Захарий Петров, — сказал он высоким, почти женским голосом. Пухлая, очень теплая рука, сильно сжав руку Самгина, дернула ее книзу, затем Бердников, приподняв полы сюртука, основательно
уселся в кресло, вынул платок и крепко вытер большое, рыхлое лицо свое как бы нарочно для того, чтоб оно стало виднее.
Суховато и очень
в нос говорила французские фразы, играя лорнетом пред своим густо напудренным лицом, и, прежде чем предложить гостям сесть, удобно
уселась сама.
Это раздражение не умиротворяли и солидные речи редактора. Вслушиваясь
в споры, редактор распускал и поднимал губу, тихонько двигаясь на стуле,
усаживался все плотнее, как бы опасаясь, что стул выскочит из-под него. Затем он говорил отчетливо, предостерегающим тоном...